Отец Павел Флоренский в "Столпе и утверждении истины" дал то, что он называл "теодицеей" - "оправдание Бога" (понимал он теодицею совсем не по школьному). "Теодицея" - как бы теория, нахождение человеком Бога. Второй момент философии Флоренского - "антроподицея" - "оправдание человека" - нисхождение Бога к человеку, "практика" веры. "Антроподицеей", в широком смысле, Флоренский занимался все время после написания "Столпа", но конкретно он дал её в "Философии культа".

Флоренский писал об этом: "Антроподицея и Теодицея! Вот два момента, слагающие религию, потому что в основе религии лежит идея спасения, идея обожения всего существа человеческого. Первый из этих моментов есть, по преимуществу, таинство, мистерия, т. е. реальное нисхождение Бога к человечеству, само–уничижение Божие или кенозис<…> самоуничижение, оправдывающее человека пред лицом Божиим…", "Предполагаемая и отчасти набросанная 2–я часть «Столпа», под иным названием, 2–я половина μάφησις, т. е. антроподицея, о тайнах и таинствах, о благодати и боговоплощении во всех видах и образах",

"Философия культа" - это смелая, часто опасно сближающиеся с оккультизмом, с кажущийся излишней для христианства мистериальностью, попытка верующей мысли постигнуть самую стихию церковности - богослужение. Действительно, при чтении "Философии культа", иногда кажется, что её написал не христианин, а неоплатоник, толкующий эзотерические обряды.

Тем не менее, Флоренский, один из первых в современную эпоху мыслителей, кто обратился к литургическим сокровищам Церкви, т. е., ведь, к самой жизни Церкви. Таинство - точка, где община верующих реально соединяется с Богом, где чаемое Преображение уже происходит. Не смотря на все опасные повороты мысли Флоренского, "Философия культа" - великолепная попытка донести до нас живую, огненную реальность богослужения, где горнее нисходит в дольнее, где Бог Живой присутствует среди верных.  

Про эту страшную, огненную природу культа, Богоприсутствия Флоренский пишет: "Страх Господень… Мы много слышали (кажется, более иронически), что «начало премудрости — страх Гoсподень». Однако немногие задумывались над неминуемой правдой этих слов, столь близких к суждению философов об изумлении как начале философии. Чтобы иметь познание, надо коснуться предмета познания, признаком, что это прикосновение достигнуто, служит потрясение души, страх. Да, этот страх возбуждается прикосновением к новому, всецело новому, —против нашей повседневной жизни. В чреду впечатлений мира вклинивается неотмирное, ни с чем не сравнимое, ни на что не похожее, иное. И вклинившись, разрывает ткань обычного, а тем—и наше, приросшее к обычному, сознание; проникает, как меч обоюдоострый, до разделения души и духа, до той спайки, где собственно и соприкасается наше ноуменальное недро с областью феноменов, обнаружений и мирских проникновений. Проникши же — ожогом ожигает наше Я: из Времени мы узрели Вечность.

Ах, когда железом каленым прижигается слизистая оболочка—тогда никто не спрашивает себя, хочется это или не хочется, нравится или не нравится: тогда—не до психологизмов. «Воистину есть так, — существенно», —скажет прижигаемый. Но это «есть» скажется само, не от раздумий, — выкрикнется. Таков и страх Божий. Когда воистину—не манерничая и томно жеманясь—воспримем Божество—тогда не до сентиментальных излияний. Тогда, великим страхом сотрясаемые, из глубины своей возопием: «Ты есть - воистину». Первое, что священные Дельфы заставляли сказать богомольца, — это «Ει, Еси». Но «Еси» — нелегкое слово, в сотрясении лишь скажется оно."